— Я-то знал, а вот тебе откуда это известно?

— Павел рассказал. Павел Александрович, — тут же поправилась она.

— Когда?

— Вчера вечером, когда мы ехали с дачи на квартиру, узнав о взрыве.

В глазах Гололобова мелькнуло и пропало что-то непонятное — то ли ненависть, то ли обида, то ли тщательно скрываемый гнев.

— Ну ты подумай… — протянул он. В голосе звучала издевка, и был он противный-препротивный, словно липкий, обволакивающий мокрой паутиной, которую хотелось смахнуть с лица. — Наша курочка все-таки позволила петушку себя потоптать. А выглядела такой недотрогой, фу-ты ну-ты, просто королева Анна Австрийская! А на деле обычная… — Тут он вставил непечатное слово. — Всегда знал, что твоя скромность напускная. Ты мне отказала не потому, что не признавала романов на работе, а потому что сразу нацелилась на Молчанского. Ну конечно, у него же денег больше. Его все бабы всегда предпочитали, начиная со Светки. Я ее любил, а она посмеялась в ответ на мое признание и выскочила замуж за него. Я все эти годы таскался к ним домой, только чтобы ее увидеть. А теперь она мертва, мертва! И ничего уже не исправить. Господи, как же я его ненавидел все эти годы!

В его голосе звучала мука такой силы, что Вера невольно застыла, пораженная ее глубиной и что ли величием. Кто бы мог подумать, что спокойный, всегда чуть ироничный Гололобов способен на такие сильные эмоции! И все же она не могла позволить себе расчувствоваться. Не имела права.

— Сергей Юрьевич, вы ненавидели Павла так сильно? Достаточно сильно для того, чтобы подставить под неприятности с налоговой? Увести деньги на подставную фирму? Ведь вы имели к этому самому Сосновскому такое же отношение, как и Павел. Вы ненавидели его настолько, чтобы открыть его детям тайну усыновления и заставить его страдать? Или настолько, чтобы убить?

— Что ты несешь!

— Кто-то последовательно разрушает жизнь Молчанского. Подвел фирму под неприятности, поссорил с детьми, чуть не отправив Костика на тот свет. Взорвал машину, обокрал дом, похитил коллекцию, которую Павел очень ценил, а потом устроил взрыв газа, в котором погибла Светлана и чудом уцелел сам Молчанский.

— Ты, проклятая сука, подстилка, дешевка! Ты что, хочешь сказать, что я это сделал?! — Гололобов теперь орал в голос. — Ты меня обвиняешь в гибели Светы?! Да я бы волоса на ее голове не тронул! Я ее любил всю жизнь! Так любил, как никто и никогда не будет любить тебя! Поняла?

— Она погибла случайно. — Вера говорила ровно, хотя ей с огромным трудом удавалось сдерживаться и не отвечать на сыплющиеся на нее оскорбления. — Тот, кто устраивал этот взрыв, знал, что Светлана в квартире не живет. Это Павел должен был вернуться вечером с работы, отпереть дверь и включить свет. Павел, а не она.

Легкие вдруг зажгло огнем, да так сильно, что Вера поняла, что не может дышать. Липкий ужас, охвативший ее в тот момент, когда она представила, как шеф подходит к дверям своей квартиры, вставляет ключ, поворачивает его в замке, переступает порог, привычно нащупывает рукой выключатель на стене, нажимает на клавишу, и в этот момент случается взрыв, сметает все вокруг, и то, что еще секунду назад было Павлом Молчанским, любимцем фортуны и женщин, превращается в тысячу отдельных молекул, сбил дыхание и практически остановил сердце.

Она замолкла на полуслове, согнулась в три погибели, обхватив себя руками крест-накрест, глубоко задышала, словно стараясь втолкнуть воздух в спавшиеся легкие.

— Ты что цирк-то устраиваешь? — с насмешкой спросил Гололобов.

Вера судорожно пыталась вздохнуть и понимала, что у нее не получается. Паника разворачивалась внутри, ее тугие кольца занимали все больше места в груди, окончательно вытесняя воздух.

«Умрешшшшшь, умрешшшшшь», — словно шипела где-то внутри огромная змея.

— Э, да ты не притворяешься, что ли? — Гололобов шагнул к ней, обхватил сзади руками, вскинул в воздух, со всей силы ударил кулаком по спине. От боли слезы брызнули у Веры из глаз, зато вернулось дыхание, воздух хлынул в легкие, расправляя их. И она просто физически почувствовала, как у нее розовеет лицо и теплеют ладони.

— Надумала сердечный приступ устроить, истеричка? — Сергей говорил сердито, но теперь в голосе его не было уже того прежнего накала, который придавал ему какую-то невиданную ранее величавость. — Можешь мне, конечно, не верить, но я не взрывал Пашкину квартиру. Я никогда не сделал бы ничего, что могло нанести хотя бы косвенный ущерб Свете. — Лицо его снова исказила болезненная гримаса. — Я его ненавидел много лет и завидовал ему много лет, и уйти от него не мог, потому что он был во всем лучше меня. Действительно, лучше. Смелее, решительнее, бескомпромисснее, талантливее, черт подери. И Светка выбрала его именно поэтому. Потому что он был лучше. И я это знал, и мучился, и пытался от него уйти, но не мог, потому что попал под его чертово обаяние и был не в силах сбросить этот проклятый морок.

Теперь в голосе Сергея не было ничего, кроме бесконечной усталости.

— И ты тоже выбрала его, — сказал он. — Закономерно, не ты первая, хотя от этого не менее больно. Черт бы тебя побрал. Надеюсь, ты за это заплатишь.

Шаркающей походкой, словно состарившись прямо на глазах, он вышел из кабинета, снова оставив Веру одну у огромного окна. Прямо в стекло билась ярко-красная веточка калины. Отчего-то Вера заметила ее только сегодня, никогда раньше не видела. Ей всегда казалось, что дерево — это береза, но ярко-красные капли ягод совершенно точно были калиновые. И от невозможности этого чуда у Веры даже голова закружилась. Мир вокруг, такой привычный, такой удобный, выкроенный по правильным и нужным лекалам, сшитый аккуратными маленькими стежками, рвался на глазах, расползался прямо в руках. Ничего не осталось в нем стабильного и неизменного, и калина, растущая на березе, выглядела ничуть не безумнее всего остального.

Вера открыла окно, высунулась наружу, не боясь вывалиться в снег, протянула руку, потрогала гроздь ягод. Она была твердая, холодная, словно стеклянная на первом осеннем морозе. Немного приглядевшись, Вера обнаружила, что ярко-красная гроздь привязана к дрожащей на ветру березовой ветке плотной нитью. Чуть правее висела еще одна такая же, и чуть выше, и чуть ниже, почти у самой земли. Чьи-то неведомые руки зачем-то привязали калиновые гроздья к растущей под окнами «М — софта» березе. Кто это сделал? Зачем?

Отчего-то эта загадка не давала Вере покоя. Она вышла в приемную и обратилась к сосредоточенно печатающей что-то на компьютере секретарше.

— Марина, а ты не знаешь, откуда гроздья калины на березе?

— Что? А, ягоды. Так это Павел Александрович привязал. Он привез пакет с калиной, сказал, на даче собрал, и велел развесить на деревья в округе, чтобы птицам было что есть зимой. Сказал, что в деревнях таких деревьев много, поэтому птицы не голодают, а в городах только и корма, что крошки на помойках, а ягод не бывает. Ребята целый день по микрорайону ездили. А на березу Павел Александрович сам лазал. Ты просто в отпуске была, поэтому не видела.